Никакое конкретное место целью путешествия Лэндо не было: вот уже несколько недель прошло, как он в очередной раз снялся с места. Последние два дня он шёл по узкому тракту. Деревни в этой местности были раскиданы далеко одна от другой, но по большей части жались к дорогам, так что он рассчитывал рано или поздно найти, где остановиться — а то и предложить свои услуги как кузнеца.
Приятный глазу вид тракта и живописный пейзаж не могли обмануть Лэндо: он чувствовал себя неуютно. По правде говоря, обычно нолдо предпочитал избегать дорог, ходил полями, благо ориентироваться научился уже давно. Так было безопаснее: помимо слуг Врага, на которых последние годы все чаще можно было натолкнуться в южных землях, на трактах орудовали шайки обыкновенных разбойников и грабителей. С большинством Лэндо мог бы справиться без труда, но неприятностей не хотелось...
И все же на этот раз он решил рискнуть, надеясь, что все обойдётся. Дело в том, что предыдущую деревню он покинул уже давно, а новая всё никак не попадалась. Припасы подходили к концу, а охота без лука, стрелять из которого он не мог, давалась непросто, да и дичь была здесь пуганой и осторожной. Волей-неволей пришлось выйти на дорогу, вдоль которой рано или поздно деревня должна была найтись.
Людная обычно дорога на сей раз оказалась довольно пустынной. Хотя солнце и стояло в зените, попутчиков у Лэндо было, как в полночь: кругом только камни, да деревья, да едва достигает острого эльфийского слуха тихий шелест моря на горизонте. Постепенно Лэндо начинал приходить к выводу, что в этот день крыши над головой ему было не видать.
Принять его за эльфа со стороны было практически невозможно. Несмотря на жаркую погоду, маскировки ради он кутался в давно не стиранный плащ. Капюшон прятал и волосы, и уши, и большую часть лица. Лэндо был высок по людским меркам, но не настолько, чтобы это казалось невероятным; поступь его была слишком тяжела, сапоги поднимали в воздух дорожную пыль, а ничуть не эльфийский меч довершал картину. И потом, какой же эльф столь сильно сутулит плечи?..
Деревья зеленели, будто в мае, и солнце ярко светило — но не грело: даже на юге зима оставалась зимой. Земля была холодной и мерзлой, так что спать на ней было крайне тяжело, особенно ночью. Отдыхать Лэндо приходилось днем.
Вот и сейчас он свернул на небольшую поляну чуть в стороне от дороги, сбросил на землю заплечный мешок и принялся собирать ветки, чтобы развести огонь, собираясь если не поспать, то хотя бы отогреться.

Лэндо не сразу услышал, что он не один. Надо признать, несмотря на недоверие к дороге, он непростительно расслабился: орки совершенно не умели двигаться бесшумно, да и большинство людей, как правило, тоже, а от более серьёзных противников он успел отвыкнуть. Кто ж знал, что и среди местных жителей могли оказаться те, кто умел таиться...
Но все же эльфийский слух и века опыта не совсем подвели Лэндо. Он услышал разбойников, когда уже свернул на поляну. Шорохи в кустах, бесшумные для человеческого уха шаги... и даже — а может, ему почудилось? — отголосок очень тихой речи. Соображал нолдо быстро. Где будет удобнее обороняться? Стоит ли выйти обратно на дорогу? Впрочем, пусть лучше думают, что он ничего не подозревает.
Почти совсем незаметным со стороны жестом правой — именно правой, повреждённой — руки Лэндо проверил, хорошо ли выходит меч из ножен. Выхватывать его раньше времени он не собирался. Опыт показывал, что большинство людей, да и орков тоже, владели оружием лишь правой рукой, и далеко не все из них умели драться с леворуким противником. Терять внезапность своего возможного преимущества Лэндо не собирался.
Внешне казалось, будто путник по-прежнему беспечен: вот он бросил вещи, вот устроился вблизи дерева... На деле нолдо был напряжён, как тетива перед метким выстрелом. В миг, когда раздался боевой клич, он стремительно упал на землю, перекатываясь в сторону дерева. Стрелы просвистели над головой. Лучники. А вот это уже скверно...
Задним числом Лэндо осознал, что именно кричали нападавшие. Недооценивать противника — всегда дурная идея, кем бы он ни был. Но если этот противник идёт в бой с именем Моргота или Саурона, Ангбанда или Мордора на устах — тогда лучше переоценить его многократно, иначе можно жестоко поплатиться. И ошибка в произношении не имела значения. Конечно, нападавшие могли использовать название просто для устрашения, но размышлять над такими мелочами у Лэндо сейчас попросту не было времени.
Он вскочил на ноги, прижимаясь спиной к широкому стволу дерева, и успел быстрым взглядом окинуть противников. Люди, семеро. Их оружие... радовало: даже обыкновенные разбойники, будучи хорошими воинами, могли бы раздобыть себе что-то получше. Значит, либо у них мало опыта, либо грабить владельцев хороших мечей им не приходилось.
Мысль об этом заняла у Лэндо не более мгновения. Реакция снова не подвела его, и в последний момент он выхватил  меч. Впрочем, прямо сейчас его леворукость преимуществом не была вовсе: приближавшийся к нему бандит оказался вооружён палицей и фехтовать явно не собирался. Лэндо нырнул в сторону и тут же нанёс собственный рубящий удар, целя в бок.
Стратегии боя было две: остаться возле дерева значило обезопасить себя от ударов в спину, но стать лёгкой мишенью для стрел; быстро перемещаться — позволить себя окружить, но затруднить лучникам попадание. Лэндо выбрал второе, быстро решив, что с открытой глазу проблемой справиться проще, чем с той, что затаилась в кустах. Так что он ринулся вперёд, атакуя подбежавшего второго разбойника прежде, чем тот атаковал его.
Капюшон, разумеется, упал с головы Лэндо, открывая совершенно эльфийское лицо, длинные волосы и характерную форму ушей. Сражался он беззвучно и не слишком интересовался, с кем именно: боевой клич сказал ему достаточно.

Впрочем, на воинов Мордора разбойники мало походили — это Лэндо понял сразу после того, как первый разбойник (мертвый? раненый? сейчас это не имело особенного значения) рухнул с глубокой раной в боку. Воины Мордора, как правило, храбростью не отличались, но напугать их было несколько сложнее. Да и вооружение намекало. Простые разбойники, и не более. Другой вопрос, что им понадобилось от Лэндо, который выглядел, да и был, буквально нищим? Уж не оружие ли?
Все эти праздные размышления протекали лишь в малой части сознания нолдо. Он был занят боем. В него полетело некое странное оружие, от которого он благополучно увернулся — и тут же сделал то, что, в понимании трусов-разбойников, возможно, было не слишком логичным. Лэндо не атаковал бандита, оставшегося (он на это надеялся) безоружным, а поднял его оружие, отшвырнул подальше в кусты и резко сменил направление, бросившись к тому, кто на быстрый поверхностный взгляд показался ему вооруженным лучше всего.
Однако главарь разбойников — мимоходом Лэндо отследил взглядом, кто командовал нападавшими, и прикинул шансы к нему подобраться — довольно быстро сообразил, в чем именно было их преимущество. Не в числе — с шестёркой вооруженных чем попало трусов Лэндо разобраться мог легко. В стрелах. Стрелы засвистели, нолдо продолжил движение, надеясь, что не попадут. Мимоходом попытался понять, сколько всего было лучников. Трое? Четверо? Да, так.
Свист, короткий чавкающий звук, резкий импульс, разошедшийся от правого бока. Есть две крайности, в которые может удариться раненый воин, если он не слишком опытен. Первая обычно свойственна слабым или не слишком смелым: они отвлекаются на рану, пугаются ее, и такое промедление может стать роковым. Другие, более смелые и безбашенные, рану могут просто не заметить до тех пор, пока битва не будет окончена — или пока они не свалятся от потери крови, не успев понять, что произошло. Лэндо бывал ранен в бою слишком часто, чтобы с ним случилось что-то из этого. Он отстранённо отметил, как стрела вошла под ребро, как кровь мгновенно пропитала одежду и заструилась вниз. Скверная рана. Едва ли это заслуга меткости лучника: скорее, просто не повезло. По ощущениям — хорошо, если ещё наконечник не зазубренный. Впрочем, падать в тот же миг на землю от такой раны Лэндо не собирался. Напротив. Сейчас скорость, затрудняя работу лучникам, равнялась для него жизни, а потому замедлился он лишь на мгновение. Пока есть силы и кровь — двигаться...
Оказавшись возле очередного разбойника, Лэндо замахнулся мечом слева, выводя обманный манёвр, но неожиданно выхватил правой рукой кинжал, направляя удар в сердце. Впрочем, рука едва заметно дрогнула. "Уже?" — пронеслось в голове у нолдо, но нет: это была лишь та лёгкая дрожь, что спустя века после плена ещё настигала его иногда. В остальном же пока твёрдость из его рук  и ног никуда не делась, и движения тоже не замедлились. Пока...

Отредактировано Lendo (2018-02-04 23:08:33)

Обстановка начинала, наконец, складываться в пользу Лэндо. Ещё бы не этот бодро бегущий из-под ребра ручеёк крови... Ткань одежды на боку давно пропиталась кровью, по штанине к сапогу спустилась алая линия. Лэндо прикинул, сколько у него времени, и пришёл к выводу, что с этой заварушкой пора как-то заканчивать.
Раздался крик, и разбойники бросились врассыпную.
«Заколдует, значит...» — мелькнула у нолдо мысль, и он усмехнулся. На бледном от потери крови лице усмешка смотрелась жутковато. Ещё во времена Первой Эпохи он поражался тому, какие слухи ходили среди людей о чарах, об "эльфийском колдовстве". Теперь он уже давно привык. Вот только сейчас ему пришла в голову любопытная мысль...
Не прекращая боя, Лэндо набрал в лёгкие побольше воздуха и монотонно, напевно заговорил на квенья. Голос его, хриплый сам по себе и уже слабевший из-за раны, звучал зловеще.
— I lícuma usta ar lala i mórë,
Ú culina yulma ná liantë.
O tulyuvan enwa i hossë únótimë,
Ar istëan: firuvan enwa.
Ni istea, ómu lá ista i metta
Mahtalëo, apa lá rucën.
Ni fumnë ar cennë i firëan néya,
Firála quentënyë Namarië...*
Конечно, это не было никакими чарами. Нолдо принялся даже не петь, а речитативом проговаривать первое, что пришло в голову: слова старой песни на квенья, написанной в Первую Эпоху, после Нирнаэт Арноэдиад. В ней пелось о гибели короля Финдекано. Да вот только едва ли разбойники понимали на квенья хоть слово или могли отличить настоящие чары. По крайней мере, на это Лэндо надеялся, пытаясь ещё сильнее напугать их.
То ли ему удавалось двигаться достаточно быстро, то ли лучники от страха растеряли остатки меткости, но стрелы свистели совсем в стороне. Нолдо бросился по направлению к главарю бандитов, как вдруг у него на пути вырос ещё один противник.
Мысли начинали путаться, но внешне Лэндо старался этого не показывать. К счастью, элементарная тактика боя давно уже стала для него инстинктом, не требующим особенных умственных усилий. У разбойника топор на длинной рукояти? Если подобраться к нему вплотную, на расстояние меньше длины этой рукояти, от такого оружия будет мало толку. Лэндо посмотрел противнику в глаза, продолжая бормотать свои псевдо-чары; уклонился от удара (в этом движении было уже меньше уверенности и грации, чем в начале боя) и нырнул вперёд. В этот миг громила сделал то же самое, и нолдо оказался совсем вплотную к нему, так, что и меч был здесь бесполезен — но ведь у Лэндо был кинжал...
...и тут на него обрушился щит. Конечно, он предвидел бы это, если бы уже не начал слабеть. Но все, что нолдо успел сделать — заметить движение и податься в сторону... Удар пришёлся на на левое плечо, лишь краем задев голову. Уши Лэндо наполнил звон, в глазах потемнело, и он понял, что начал падать. Пальцы левой руки разжались, выпуская меч, но правая держала кинжал мертвой хваткой. Быть может, в этот миг нолдо спасла жизнь его травма: пальцы сгибались с трудом, зато, согнувшись, уже не разгибались. И он почти вслепую ударил кинжалом в противника. Вонзил до рукояти, рванул в бок, вспарывая разбойнику живот; вытащил клинок, не желая расставаться с оружием, и упал окончательно, откатываясь в сторону.
Несколько долгих мгновений Лэндо оставался неподвижной мишенью для стрел. Постепенно перед глазами у него начало проясняться. Боль пульсировала в разбитом левом виске, в раненом правом боку, в левом плече (нолдо не мог по ощущениям угадать, вывихнуто ли оно)... Но плен способствует умению не терять голову от боли, даже куда большей. Лэндо с трудом поднялся на колени, по-прежнему не выпуская кинжал.

Отредактировано Lendo (2018-02-12 19:20:59)

Лучники не воспользовались моментом, пока Лэндо был неподвижен. Напротив: поток стрел исчез окончательно. Нолдо не знал, да и не хотел уже знать, что послужило этому причиной: может, разбойники и правда испугались "чар", а может, просто побоялись разделить участь погибших товарищей... Мысли Лэндо были заняты тем, что он с колен медленно поднялся на ноги и перехватил кинжал поудобнее. Затем сделал несколько шагов, поднял оброненный меч и повернулся к вожаку разбойников. На поляне они остались вдвоём.
Лэндо расплылся в самой жуткой усмешке, на какую только был способен, и завёл свою песню с того места, на котором прервался, получив щитом. Медленно, шаг за шагом двинулся в сторону оставшегося противника.
К счастью, до схватки не дошло — а Лэндо уже не был уверен, что выйдет из неё победителем. На миг ему захотелось крикнуть вслед убегавшему что-то страшное и эффектное, но в голову так ничего и не пришло. Мысли окончательно смешались в бесформенную кашу. Нолдо молча смотрел, как разбойник улепётывал в кусты.
Дождавшись, пока тот скроется из виду, Лэндо всадил оружие в ножны, не стирая с него кровь (в иных обстоятельствах он не позволил бы себе так обращаться с оружием, но сейчас...). Вернулся к дереву, под которым остался его вещевой мешок, и осторожно опустился на колени. Задрал окровавленную рубашку, осматривая рану. Затем вытащил из мешка флягу с водой. Из-за потери крови горло душила невыносимая жажда, и ничего, наверное, Лэндо не хотел сейчас так сильно, как выпить всю эту воду до последней капли... Упрямо мотнув головой, он принялся промывать сначала рану, затем разбитый висок. Каждое движение левой руки острой болью отзывалось в плече. 
В конце концов воды во фляге осталось на самом дне, и Лэндо жадно допил ее, даже не задумываясь о том, чтобы оставить на будущее. Затем достал мешочек с целебными травами, с досадой отметил, как мало их было; высыпал на ладонь... В этот миг руки предательски дернулись, задрожали, и травы упали в грязь.
Лэндо глухо выругался на смеси Кхуздула с адунаиком: в связи с богатым лингвистическим кругозором он уже давно не марал чистую квейнийскую речь бранными словами. Что же, от трав с такой раной всё равно было мало толку... Чистых бинтов нашлось более, чем достаточно, и нолдо, как сумел, перевязал бок и голову.
Велико было искушение просто растянуться под деревом, отлежаться, набраться сил... Лэндо скептически прислушался к сигналам собственного тела. Вывод был неутешителен: потеряв сейчас сознание, он уже едва ли очнётся.
Значит, нужно было идти.
Лэндо поднял под деревом толстую палку и кое-как кинжалом спилил себе по росту. Закинул за спину мешок и поднялся, опираясь на импровизированный посох. Он знал, что там, откуда лежал его путь, в целых днях быстрой ходьбы не было ни одной захудалой хижины. Что ожидало впереди, оставалось лишь догадываться — но какая разница, свалится ли он от потери крови прямо здесь или дальше по дороге? Испытать удачу всё же стоило. 
Лэндо шёл, пока не стемнело, и затем шёл всю ночь. Не то, чтобы ближайшая деревня была настолько далека, просто ноги его двигались всё медленнее и медленнее. Бинт на ране промок насквозь, но нолдо не стал останавливаться, чтобы сменить повязку.
До ворот деревни — настоящей, обнесённой стеной и даже, похоже, довольно большой — Лэндо дошёл как раз на рассвете. Ему едва удалось объяснить, кто он такой: слова чужого языка начинали выпадать из сознания, а на языке путались, превращались в мешанину звуков. Впрочем, после некоторого объяснения ему отперли калитку.
— Дом лекаря найти не трудно, он здесь же, на главной улице, по правой стороне, с крашеными ставнями. Не ошибёшься, — грубовато объяснил привратник, а затем смерил раненого ещё одним изучающим взглядом, глубоко вздохнул и крикнул более молодому товарищу: — Эй, доведи-ка его до лекаря, а то свалится ещё по дороге...
От подставленного плеча Лэндо отказываться не стал, лишь пробормотал слова благодарности. Недолгий путь до нужного дома и ожидание, пока на стук откроется дверь, показались ему едва ли не дольше, чем путь от поляны к деревне. Нолдо уже не видел, кто открыл ему: перед глазами стояла кромешная ночь. Он выговорил с акцентом куда большим, чем был у него обычно:
— Мир... этому дому. Я ранен и прошу... помощь, — а затем, памятуя нравы местных людей и собственный облик нищего, добавил: — Я смогу расплатиться, я кузнец...
И только когда Лэндо оказался внутри, за закрывшийся дверью дома, его ноги окончательно подкосились, и он сполз по стенке, теряя сознание.

Раны Лэндо были не настолько тяжелы, чтобы он по-настоящему глубоко забылся. Когда ему вправляли плечо, он вдруг резко распахнул мутные глаза, ничего не видевшие — а точнее, видевшие совсем не то, что было на самом деле. Боль, хоть и сильно приглушенную отваром, он почувствовал, но не издал ни звука — напротив, оскалился и намертво стиснул зубы. Потеря крови, боль и невозможность пошевелиться сыграли с ним злую шутку. Это было не бредом в полной мере, но крайне отчетливым воспоминанием одной из картин плена. Недаром эльдар, побывавшие в застенках у Врага, часто недобрым словом поминают свою безупречную эльфийскую память...
Впрочем, продолжалось все это не больше минуты. Вскоре Лэндо обмяк и не приходил в себя ни во время последующего лечения, ни долгие часы после него.
Когда сознание вернулось к нему во второй раз, он дёрнулся всем телом, не сразу осознав, где находится. Мягкая постель вместо холодного каменного пола не вполне успокоила его, но тут же мягкой волной пришли последние воспоминания. Схватка с разбойниками, дорога, дом лекаря... Да, верно, дом лекаря. Лицо его Лэндо вспомнить не удалось. Теперь, когда способность мыслить ясно вернулась к нолдо, он едва не рассмеялся. Подумать только! Какая-то горстка бандитов с большой дороги, главарь которых даже не способен правильно произнести имя чёрных земель, с которым идёт в бой, едва его не убила! Если б им это удалось, Лэндо славно бы посмеялся вместе с Мандосом и со всеми достойно погибшими товарищами.
Впрочем, слабость во всём теле и ноющая боль не способствовали смеху, даже саркастичному. Вместо этого Лэндо приоткрыл глаза, с тенью любопытства оглядывая комнату — и неожиданно для себя обнаружил, что он не один.
Сидевший возле окна вовсе не походил ни на кого из всех тех разномастных народов, что жили в этой части Харандора. Среди них мужчинам не принято было носить волосы такими длинными, да и ростом они как правило были существенно ниже. Фигура лекаря — если это был лекарь — напоминала скорее дунадана, а то даже и эльда. И если эльдар неоткуда было здесь взяться, то у нуменорцев в этих землях было несколько княжеств. Только вот одно дело княжества, а другое — дом лекаря в деревне на дороге...
Эти размышления заставили Лэндо задуматься о выборе языка. Наконец он решил испытать удачу и очень слабым голосом заговорил на синдарине:
— Добрый господин... — он уже хотел было в знак добрых намерений назвать своё имя, но с губ сорвались другие слова, — ...не найдётся ли здесь поблизости воды?

С языком Лэндо, видимо, угадал: в ответ ему зазвучал хороший чистый синдарин. Более того — нолдо едва заметно дернул бровями, пытаясь понять, почудились ли ему знакомые ноты квейнийского акцента. Многие дунэдайн знали этот язык, но ни для кого из них он не был родным, так что об акценте не могло идти и речи.
Имя Дёгмунд тем более не было именем того, кто мог бы иметь квейнийский акцент. Оно было типично человеческим, причём даже не нуменорским. Но тут незнакомец встал, и Лэндо понял, что ошибся. Перед ним был, безо всякого сомнения, квендо — каждое движение буквально кричало об этом; ни один человек не двигался столь гармонично. Мысленно Лэндо занёс вопрос о человеческом имени в список того, что можно было бы спросить позже, и добавил к нему любопытство по поводу причин присутствия сородича в доме лекаря. Всё это могло подождать, и сейчас нолдо лишь ответил, по-прежнему на синдарине:
— Звезда осияла час нашей встречи, Дёгмунд. Моё имя Лэндо. Верно ли я понимаю, что не вы тот лекарь, в чей дом я пришёл?
Лэндо хотел было взять чашу в левую руку, но плечо быстро напомнило ему, что это дурная идея. По старой привычке никак не выдав своей боли, он неловко обхватил чашу пальцами правой руки и в этот момент поднял взгляд на лицо сородича.
Не узнать его было трудно. Оно постарело — зря люди считают, что эльдар не знают старости; она лишь выражается иначе. Взгляд стал древнее, мудрее. Но сам Лэндо за минувшие тысячелетия переменился ещё больше, и потому такие перемены не могли его обмануть.
На него смотрел Макалаурэ Феанарион.
Лэндо первым отвёл взгляд. Жадно выпил воду и протянул чашу Дёгмунду, не глядя на него:
— Благодарю.
Нолдо устало прикрыл глаза. Конечно, правдой эта встреча быть не могла. Значит, бред... Только вот чем он вызван? Неужели Лэндо настолько недооценил собственную рану? Яда в ней не было, это он знал. Значит, вышло слишком много крови...
Лэндо невольно поразился шуткам своего сознания. Почему именно лорд Макалаурэ? Не король Келебримбор и не король Феанаро; не лорд Майтимо, даже не лорд Куруфинвэ, чьего сына Лэндо не смог уберечь, и не кто-то из товарищей. Отчего именно этот образ? И не просто воспоминание о лорде, но образ реалистичный — Макалаурэ мог бы на самом деле выглядеть так теперь, спустя тысячелетия. Не потому ли, что о смерти великого менестреля Лэндо знал лишь из недостоверных слухов? Все остальные были мертвы, мертвы наверняка, окончательно и бесповоротно. На встречу с лордом Макалаурэ могла быть хоть какая-то призрачная надежда.
Лэндо глубоко вздохнул и снова открыл глаза: ничего не изменилось. Тогда он ещё раз прикрыл их и суховато сказал:
— Дёгмунд, боюсь, что у меня всё ещё бред. Вместо вас я вижу того, кого быть здесь не может. Возможно, я и голос слышу не ваш...
Кто знает, может, не было на самом деле никакого квейнийского акцента? И никакого эльда тоже, а вместо него просто лекарь из людей...

Мысль о том, чтобы перевести разговор на квенья, попросту не пришла Лэндо в голову. Когда-то давным давно, придя в Эрегион, он был возмущён всеобщим синдарином, но за годы привык. Разговоры на квенья из повседневности перешли в развлечение учёных мужей. Теперь же... Теперь речь Амана, речь Нолдоли, и вовсе стала языком его мыслей, диалогов с самим собой да чар. С ходу было и не вспомнить, когда он последний раз говорил на родном языке... Должно быть, сразу после плена. Целитель-дунадан знал квенья, угадал в своём пациенте нолдо и оказался достаточно мудр, чтобы использовать это ему на пользу. Первыми словами, которые Лэндо услышал, придя в себя на свободе, было квейнийское: «Вы в безопасности».
Однако здесь, в Харандоре, поговорить с кем-то на синдарине и то было событием. Сама идея взять и перейти на квенья теперь казалась по меньшей мере необычной. К тому же, Лэндо по-прежнему допускал, что акцент в речи собеседника лишь мерещится его не слишком здоровому рассудку.
Долго размышлять над предметом бреда нолдо не хотел. Макалаурэ и Макалаурэ, мало ли, что померещится... Вспоминать не хотелось. Не для того Лэндо ушёл жить далеко на юг, в земли, где эльфов звали демонами и зачастую ни разу не встречали за всю короткую людскую жизнь — не для того, чтобы в бреду ему являлись пропавшие без вести, наверняка давно упокоившиеся в Мандосе лорды.
Чтобы отвлечься, он принялся восстанавливать в памяти последовательность событий, приведших его в дом лекаря. Некоторые детали ускользали: сколь бы совершенной ни была память, многие вещи просто не замечаешь, когда истекаешь кровью. Лэндо открыл глаза и спросил:
— Скажите, я ведь пришёл сюда с вещами? У меня должны были быть мешок, меч и кинжал... Не могу вспомнить, донёс ли их. Кинжал мне дорог.
Вполне могло статься, что вещи он бросил по дороге, чтобы избавиться от лишней тяжести. Достать новые котелок, кружку да нож можно было без труда; меч, если постараться — тоже... А вот если и подарок короля Дурина остался где-то по дороге, это уже обиднее.
Между тем, Дёгмунд коснулся его лба, проверяя на жар, и в глаза Лэндо вдруг бросился шрам на ладони. Шрам от ожога. Неужто и это было частью бреда? Слишком, слишком реалистично. Ему и в голову не приходило, что у настоящего лорда Макалаурэ этот шрам должен был быть. Конечно, Лэндо знал историю про феанорингов, которым жгли руки добытые Сильмарилли. Как не знать ее! Тогда, после Войны Гнева, он был готов вручную перерыть всё побережье от севера до юга, чтобы узнать, что заставило его лорда, его несгибаемого, несломимого лорда броситься в огненное ущелье. И все же мысль о шраме не посещала Лэндо прежде. Так откуда он у порождения его собственного сознания?..
Нолдо почувствовал, что запутался. Попытки понять, что правда, а что нет, ни к чему не приводили. Может, это всего лишь реальный след от обычного ожога, видный сквозь бред? Или — или бреда действительно вовсе не было?
Впрочем, оставался один довольно действенный выход из ситуации, позволявший расставить всё по местам. Да, он был связан с определённым риском: наверняка остались среди эльдар те, кого оскорбит сравнение с феанорингом... Но Дёгмунд, кем бы он ни был, казалось, не в первый раз имел дело с раненым. А значит, понимал, что такое бред. И Лэндо сказал прямо:
— Не должно быть... Ну что же. Или вы, Дёгмунд, на самом деле Маглор Феаноринг, или я всё-таки брежу. Одно из двух.
А где-то под рёбрами глухо заколотилась надежда. Та самая эстель, которая вот уже полвека, как оставила Лэндо. Да, он не хотел вспоминать, да, он бежал от встреч со своим прошлым далеко на юг... но всё это не имело значения: он тем не менее хотел бы знать, что сын, брат и дядя тех, кому он присягал, жив. Что не все сыновья Пламенного погибли.

Лэндо удовлетворенно кивнул. О чем сейчас стоило беспокоиться в последнюю очередь, так это о рубашке. Он и о прочих вещах не стал бы думать, если бы не памятный подарок — единственное вещественное напоминание о том, кто он такой на самом деле. Этот кинжал ковала рука Дурина, но чары на клинке лежали нолдорские, Лэндо пел их сам. Символ погибшей, казалось бы, вместе с Эрегионом дружбы между эльдар и Кхазад; символ того искусства, к которому из-за повреждённой руки Лэндо уже не мог вернуться в одиночку.
Ответа на свои слова нолдо ждал в напряжении. Он старался не поддаваться эстель, готовил себя услышать, что это и правда безумный бред, но надеялся всё равно. И надежда не подвела.
Лэндо ответил не сразу. Его мысли спутались и никак не желали становиться по местам. Всё то время, пока он прохлаждался в Эрегионе под присягой королю Келебримбору, где-то скитался брат его лорда Майтимо, сын его короля Феанаро. Тот, кому эта присяга принадлежала по праву: отрекшийся Келебримбор не наследовал Дому Пламени, хотя и использовал восьмиконечную звезду в своём гербе...
Но эти мысли были слишком сумбурными, чтобы высказывать их сейчас. Лэндо давно отвык быть искренним и открывать перед кем-то фэа. Поэтому после долгой паузы он медленно усмехнулся и ответил на квенья:
— Вот поэтому своё я так и не перевел. Не представляю, как вы и все прочие живёте, известные миру каким-то жалким подобием настоящего имени.
И снова пауза. Верно, не бред — разве только всё происходящее Лэндо не более, чем снилось. Это было маловероятно: он умел отличать явь от снов, без этого умения в застенках Саурона сходили с ума и ломались за считанные дни.
— Мы искали вас, — сказал нолдо в конце концов. Его голос звучал тихо и хрипло, а ещё отрешённо: он обращался к памяти, которую много лет как хоронил в глубине сознания. — Я, Карнильдо, Роккондил и другие... Все, кто остался от вашей дружины и дружины лорда Майтимо. Сначала мы искали вас обоих, а потом поползли слухи... Я лично вернулся в лагерь гостей из-за Моря и спросил у Эонвэ, что он знал. Не знаю, с чего ему было со мной говорить, но знал он достаточно. Мы искали больше года по всему побережью, а потом отправились к Мглистым горам, где король Келебримбор, — это имя прозвучало на синдарине вопреки квейнийской речи, — строил город Ост-ин-Эдиль. Там и остались. Мы решили, что вы мертвы, лорд Макалаурэ.
На самом деле, всё Средиземье так решило, но Лэндо не стал этого уточнять. Он не собирался перекладывать ответственность с себя на весь прочий мир. Так ли долго они искали? Нет. Слишком быстро сдались, а после слишком быстро позволили энергичному покою Гвайт-и-Мирдайн усыпить их пламенные фэар. Кто знает, что бы случилось, если бы они продолжили поиски?
Но был в рассказе Лэндо и молчаливый вопрос. "Где вы были, лорд Макалаурэ? Отчего нам не удалось вас найти? Почему за столько веков нигде не узнали о вас ни слова?"

— Да, может быть, с вашим именем это и верно, — не стал спорить Лэндо. — Спасибо моей матери за то, что моё достаточно коротко, с ним проблем не возникает.
Часто, когда он представлялся, — особенно здесь, в диких южных землях — на него смотрели с изумлением и спрашивали, какому языку принадлежит столь необычное имя. В большинстве случаев нолдо предпочитал не давать ответа, благо квейнийский акцент уже почти не слышался в его речи.
Лэндо очень давно не вёл ни с кем подобных разговоров. Не вспоминал прошлое, не слышал чужих откровений. И сейчас он был даже рад, что лорд отвернулся. Тяжело было бы смотреть ему в глаза. 
"Хорошо, что не нашли", — эта ровная фраза глухо ударила в грудь. Чем дольше Лэндо слушал, тем больше убеждался, что это не так. Что он был нужен лорду Макалаурэ в его боли, что он мог бы сделать хоть что-то, поддержать хоть чем-то. Даже если для этого пришлось бы разделить на двоих безумие — разве это не его долг? Разве клятва верности, что он принёс, не принадлежала всему роду Феанаро, и разве могли освободить от неё конец Эпохи и гибель Белерианда?
Чувства, о которых лорд говорил, были Лэндо более, чем знакомы. То же самое испытывал и он. Точно так же он жестоко винил себя — до сих пор, а уж сразу после окончания войны Гнева и тем более — в том, что не смог прийти лорду Майтимо на помощь, не смог помешать, остановить, сделать хоть что-то. Только вот сравнивать было нельзя. Он, Лэндо, был лишь верным, был последователем и приятелем. А что должен был чувствовать брат, да ещё и прямой свидетель случившегося? Это невозможно было представить.
Самого Лэндо с семьёй связывало немногое. Все они остались далеко позади, в светлой юности Амана. Но он прожил возле феанариони всю жизнь и знал, что они значили друг для друга. Чудо, что лорд Макалаурэ вообще пережил самоубийство последнего из своих братьев...
А рассказ продолжался, и в нем сквозила невероятная отрешенная грусть. Вопреки всем законам субординации Лэндо захотелось подойти к лорду, положить руку ему на плечо, сказать, что он понимает. Но об этом не могло идти и речи — тем более, что нолдо и с постели-то встать на мог. Он только с трудом приподнялся, опираясь на локти, и пытался подобрать хоть какие-то слова. Это оказалось так трудно, что на долгое время после окончания рассказа в комнате видела грузная, давящая тишина.
—  Должно быть, так и правда было лучше всего, — наконец негромко проговорил Лэндо. — В конце концов, я и сам сделал то же самое. Не после Войны Гнева, конечно, много позже... Разве что имя не сменил. Но едва ли оно теперь кому-то что-то скажет.
Нолдо догадывался, что за этим последуют расспросы о его судьбе. Срезая рубашку и занимаясь раной, лорд Макалаурэ не мог не заметить шрамы, как не мог и не догадаться об их происхождении. Почерк Саурона узнаваем и запоминается хорошо. Но вперёд расспросов рассказывать ничего не стал — зачем? Вместо этого он добавил:
— Я рад видеть вас, лорд Макалаурэ. Рад видеть живым и в трезвом рассудке. Мне не представить, чего это стоило вам.

Лэндо усмехнулся, тоже вспоминая. Тогда, давным-давно, в Белерианде, квенди непросто было понять друг друга: авари, синдар, нандор, фалатрим — все говорили на разных языках, даже дориатрин отличался от общего синдарина, не говоря уже о непонимании между прибывшими из-за моря и никогда не уплывавшими. Это создавало трудности, но Лэндо как лингвист эти трудности любил. Теперь же они существовали лишь между людьми, а все квенди давно уже говорили на синдарине без труда. И это лишь крохотная деталь от того, как изменился мир...
Странный разговор складывался между лордом и Лэндо. Почти за каждой фразой следовала пауза. Годы, лишения и одиночество, видно, научили терпению их обоих, научили хорошенько думать прежде, чем говорить. Торопиться было некуда. Едва заметно пожав плечами, Лэндо снова лег.
— Давно я не лежал с такими ранами. Отвык, видно.
Нолдо ждал от лорда вопросов, только вот... не таких. Это было неожиданно. Он помолчал, открыл рот, намереваясь было заговорить, и закрыл снова. "Он не любил это имя", — хотел было поправить Лэндо, и думать уже забывший, что короля Келебримбора звали когда-то Тьелпэ... Но не стал. Это было пустое замечание, не имевшее никакого смысла.
Так он и молчал, пока лорд Макалаурэ не задал другой вопрос. И вот тут-то Лэндо вдруг странно, невесело рассмеялся.
— Вы не представляете, насколько связаны между собой эти два вопроса, лорд Макалаурэ, — проговорил он, отсмеявшись. И понял, что дальше должен был последовать рассказ. Его рассказ. От начала и до конца; только вот где начало? Когда рассказываешь историю своей жизни тому, кого не видел две с лишним тысячи лет — откуда ни начни, всё кажется, будто что-то очень важное случилось ещё раньше.
Пытаясь составить в голове свой рассказ, Лэндо вдруг понял, что никогда никому не говорил об этом. Нуменорцы, видевшие его раны, когда они ещё не стали шрамами, не смели и упоминать о его плене: может, боялись потревожить память спасённого, а может, боялись услышать то, чего знать не хотели. Гномы были менее щепетильны, но у гномов не было причины расспрашивать. Так и вышло, что воспоминания о минувших пяти столетиях остались для Лэндо ни разу не облеченными в слова.
— Вы, конечно, слышали о Кольцах, если вы слышали о войне, — начал он наконец. — И об Аннатаре, будь он трижды проклят, слышали тоже. Он жил в Эрегионе долго и много, как казалось, сделал для Гвайт-и-Мирдайн добра. А после они с королём отковали Кольца: Семь и Девять. Саурон создал Одно, началась война, и Эрегион пал. Вы знаете всё это. Последним пал Ост-ин-Эдиль. Говорят, из его защитников не уцелел никто, и король Келебримбор последним стоял на ступенях своего дворца один на один с Сауроном. Я не знаю, правда ли это. Я был в той битве, но потерял сознание задолго до ее конца. Так я попал в плен, и король Келебримбор тоже.
Лэндо замолчал и прикрыл глаза, словно начало рассказа уже отняло у него все возможные силы. Хотя он говорил на квенья, названия — страны, города и народа — всё равно звучали на синдарине, равно как и имя короля. Фраза "король Тьелперинквар" казалась слишком абсурдной: Тьелперинкваром звали нерешительного юношу, сына лорда Куруфинвэ, который мало походил на гордого короля Эрегиона.
— Как он погиб, я не видел. После падения Ост-ин-Эдиля я видел его лишь дважды. Говорят, в конце концов орки расстреляли его... Это лёгкая смерть. Я сомневаюсь, что его убила первая же стрела, но любая смерть должна была быть лёгкой после всего, что Саурон сделал с ним.
Ещё одна пауза. Не вспоминать. Не вспоминать. Совершенная память: благословение эльдар, проклятие бывших пленников... Картины вставали перед глазами одна за другой. Лэндо помнил, что не сразу узнал эльфа, которого приволокли в пыточную. Впрочем, в нем и эльфа-то трудно было узнать, пока он не открыл глаза, взгляд которых был до сих пор прям и ясен — не узнать этого взгляда было невозможно...
Лэндо открыл глаза, чтобы прогнать зрительные образы, и продолжил:
— Что до меня, то мне повезло: я ничего не знал. Из вопросов я понял, что и король Келебримбор тоже создал какие-то Кольца втайне от Саурона, но это был первый раз, когда я услышал о них. Впрочем, мне, конечно, не поверили... Я был там всего три года. Сам, конечно, не бежал, куда там... Меня отбили дунэдайн, их целитель руку и складывал. Для смертных он был настоящим мастером своего дела. Если бы не он, не думаю, что этой рукой вообще хоть что-то можно было делать. Но я... не захотел возвращаться к эльдар. Некуда и не к кому, да и незачем. Жил какое-то время у Касари, а потом ушёл сюда, в Харандор.
На этом история заканчивалась. Не было нужды рассказывать о бесцельных скитаниях по землям людей, тем более, что на долю лорда Макалаурэ таких скитаний выпало явно больше. Да и ответ на оба вопроса был уже дан, а историю жизни у Лэндо не спрашивали. Просто так вышло, что именно она отвечала на вопросы наиболее полно.
Нолдо не знал, стало ли ему легче или тяжелее от того, что он рассказал всё это. С одной стороны, недаром о таких откровениях говорят: "облегчить фэа". С другой... Что толку, если кто-то ещё знаешь, насколько сломана твоя жизнь? Судьбу Саурон искалечил ему качественнее, чем руку: не соберёшь, не залечишь. Раздроблена на куски и отравлена невымывающимся ядом.
Лэндо не привык жаловаться и откровенничать тоже не привык, но рассказать обо всем оказалось сродни поднятому аванирэ: если долго не открывал сознание, то когда открыл — так просто не закроешь, не удержишь в себе того, чего открывать не хотел. И потому на последние слова лорда у него вырвалось резко:
— Нет у меня настоящего, лорд Макалаурэ. А может, и вовсе жизни нет.

Тон лорда Макалаурэ словно вышел из прошлого, из времён, когда Лэндо регулярно оказывался на одной из коек лазарета и торопился покинуть ее, чтобы снова взяться за меч. Бледная тень улыбки скользнула по губам нолдо, но скоро погасла.
Лэндо был благодарен за то, что не услышал в ответ слов сочувствия или — ещё хуже — жалости; не услышал проклятий в адрес Врага, за которыми в таких случаях крылась все та же жалость. Просто кивок головы — и его было вполне достаточно.
— Данное отцом имя... Он, может, и отрекся от него из-за корня "-финвэ", но от смысла не отрекался никогда. Не то, чтобы мы были очень близки с ним, но это и не было тайной: король Келебримбор мечтал о славе деда. Ещё до появления Аннатара начали говорить, что он превзошёл отца. Я, как мастер, могу подтвердить, что это так. Но ему было мало. Я бы сказал, что характером он походил на Феанаро куда больше, чем соглашался признавать.
В Эрегионе никто не решился бы сказать это, хотя многие думали так. Теперь от Эрегиона не осталось и камня на камне, и здесь, в милях от развалин Ост-ин-Эдиля, не имело значения, произнесёт ли Лэндо эту весьма правдивую мысль.
Весть об одном из Колец и воле Саурона в нем заставила нолдо помрачнеть ещё больше. Значит ли это, что Враг отыскал их? Если так, то все ли? Лэндо не знал, что Девять не покидали Ост-ин-Эдиль, и считал, что Келебримбор успел спрятать их наравне с остальными.
— Это недобрые вести, лорд. Вы не слышали, что сталось с остальными Кольцами? До меня не доходили никакие слухи. Перед началом войны король намеревался спрятать их, но Саурон, видно, умеет узнавать то, что ему нужно...
А затем лорд Макалаурэ произнёс ту скорбную истину, о которой не раз с сожалением думал и сам Лэндо. Он медленно покачал головой и ответил:
— На самом деле, род Феанаро прервался не на нем. Король Келебримбор не оставил сыновей, но... вы разве не знали, что у него была дочь? Ньялмэ, первая и последняя дева в Доме Пламени. Хорошая была девочка, и тоже не обделённая талантом ее Рода... Но и она, верно, погибла. Когда бой за Ост-ин-Эдиль перешёл на улицы города, я видел мертвое тело ее матери. Должно быть, Ньялмэ убили там же.
Лэндо не сразу пришёл к такому выводу. На войне привыкаешь не верить в смерть, пока не получишь доказательств. Живя в Мории, нолдо всё собирался оправиться и отправиться на поиски своей принцессы... Но время шло, а о ней ничего не было слышно. В тавернах на больших дорогах нетрудно было выяснить судьбы эльфийских владык: Лэндо знал, что Эрейнион всё так же правит народом нолдор, что живы и здравствуют леди Алатариэль с мужем, что новые владения лорда Эллерондо зовутся Имладрисом... Но ни слова о Ньялмэ, принцессе павшего Эрегиона, хотя она и должна была достичь совершеннолетия уже века назад. Всё это могло значить лишь то, что она была мертва.
Тем временем, разговор всё же перешёл на самого Лэндо. Нолдо давно смирился с тем, что случилось с его рукой: сейчас ему даже в голову не пришло, что лорд Макалаурэ собирался исправлять что-то.
— Среди дунэдайн есть по-настоящему хорошие целители, но им далеко даже до синдар. Переломов было слишком много, и они были не слишком свежими, многие успели неправильно срастись.
Лэндо пожалел о резких, но искренних и правдивых словах, как только они сорвались с его губ. Но увещевающей речи за ними не последовало. Если только таковой нельзя было назвать строки из старой песни...
Ему захотелось рассмеяться, но он только кривовато усмехнулся и покачал головой.
— Любовь... Не самый лучший выбор песни, лорд Макалаурэ. Мне ждать нечего. Любовь — это слово для баллад и легенд. Мою жизнь она обошла стороной.
Если воспоминания об Эрегионе и о плене всё ещё были тяжёлыми и болезненными, то разговоры на тему любви нолдо давно уже не трогали и не задевали. Слишком много воды утекло, и лицо бывшей невесты осталось лишь образом в глубинах памяти. Он не знал, что сталось с ней. Может, Лэндо убил в Дориате или Сирионе ее мужа-синду, или сына, или дочь. Может, сама она тоже была мертва, а может, жила и была счастлива. Может, она даже уплыла на Запад. Это не имело теперь значения. И все же отвечать ему на слова о потерянной жизни словами о любви было пустым сотрясением воздуха. Лэндо любил земли, ушедшие под воду, и любил город, обращённый в руины. Он любил своих погибших друзей, любил мертвых королей, которым присягал когда-то. Он любил дело своей жизни, которого лишился теперь из-за травмы. А когда-то любил и деву, что ушла за ним в Исход, чтобы расторгнуть помолвку и полюбить другого.

— Домечтался, — тяжёлым эхом отозвался Лэндо. — Он верил, что с его творениями будет иначе. Да оно и было бы иначе, если б он создавал их один... Никто из нас не распознал в Аннатаре врага. Даже я — а я помню Непокой нолдор... Всем нам застило глаза его мастерство. Он ковал такие прекрасные вещи, плел такие чудесные чары, что за всем этим Гвайт-и-Мирдайн не увидели тьмы.
А зря. Это была ещё одна вина из тех, что иногда напоминали о себе назойливым шёпотом в его сознании. Большая часть народа Эрегионе была попросту слишком молода, чтобы помнить Моринготто времён Непокоя. А Лэндо не был — и все же оказался так же слеп.
— Даст Эру, они принесут не только тьму, — угрюмо сказал нолдо, и в его голосе не было ни веры в свои слова, ни надежды. — Все мы пытались помешать Саурону так или иначе. И все потерпели в той или иной степени поражение. Даже победы Нуменора временны, понимают это дунэдайн или нет... — Лэндо помолчал немного, а затем добавил с усмешкой: — Что примечательно, даже разбойники на местной дороге бросаются в бой с именем Мордора на устах, хотя и произносят его с ошибкой. За без малого четыре сотни лет, что я провёл в этих землях, они заметно потемнели.
Разговоры между ним и лордом становились всё мрачнее и мрачнее — но разве могло быть иначе? Не осталось ничего светлого и прекрасного, что они могли бы обсудить. Лэндо слегка кивнул:
— Верно. Она не дожила до возраста, когда о детях начинают говорить.
И вдруг впервые с момента пробуждения глаза нолдо загорелись ярче. Инстинктивно он снова приподнялся, правда, тут же лег обратно.
— Вы можете что-то сделать? С рукой? Я думал... думал, спустя столько лет это невозможно.
"Неужели..." — нолдо не хотел надеяться: он запретил себе это. И все же слова лорда звучали недвусмысленно, а он был лучшим целителем, которого Лэндо знал. Невольно он поднял правую руку, посмотрел на кисть, медленно согнул пальцы. Затем перевёл вопрошающий взгляд на Макалаурэ.
Те резкие слова вырвались у Лэндо невольно, и он не хотел этого разговора. Что толку в словах о жизни, смерти и любви? Они ничего не изменят, никого не переубедят. И всё же он ответил с мрачной усмешкой, уже далеко не первой за всё время этой беседы:
— Ну вот мы и подошли к вечному и совершенно бессмысленному вопросу о том, что из этого хуже, — нолдо имел в виду любовь неразделенную и жизнь без любви вовсе. Впрочем, спорить он не собирался. — Пустой разговор, лорд. Смерть есть, и мы с вами это знаем лучше многих. Что уж тут говорить.
Просьбы не называть Макалаурэ лордом Лэндо не ожидал. Быть может, он и правда жил прошлым слишком сильно, но...
— Прошлое? Но разве титулы остаются врагу с крепостями или уходят под воду с землями? — нолдо невольно подумал про Келебримбора. Разве тот перестал быть королём в плену, когда не было уже никакого Эрегиона? Нисколько. — А впрочем, как вам удобно... Макалаурэ.
Было в этом обращении что-то необычайно, дико странное. Ему вспомнилось далёкое детство, когда у Руссандола (вот уж кого он правда звал тогда безо всяких титулов) родился самый первый младший брат. Лэндо в шутку звал его "hérincë Canafinwë", "маленький лорд Канафинвэ". Прошло много времени, и стал звать уже серьёзно: "лорд Макалаурэ". Но чтобы вот так просто, по имени?..
Он проводил лорда (в мыслях ещё не выходило называть его иначе) взглядом, не утруждаясь спросить, куда тот идёт: дверь была открыта, и разговор не прервался.

Лэндо мрачно нахмурился. Все прошедшие годы он наблюдал за тем, как Тень исподволь проникает в сердца людей и накрывает Харандор. Он был бессилен помешать этому и мог лишь гневаться на слабых сердцем и духом южан да сильнее и сильнее ненавидеть Саурона. Однако нолдо объяснял подобное засилье тьмы соседством Мордора. Неужели он ошибался, и власть Врага распространилась дальше, чем он думал? Неужели дело не только в Харандоре?
— Превзойти Моринготто во влиянии... — медленно повторил Лэндо. — Я не думал, что он зашёл так далеко. Видно, я засиделся на юге и слишком многое пропустил...
Впервые за время разговора он задумался, что значила для него эта встреча. Очень давно нолдо не узнавал новостей с севера, не интересовался делами своих родичей. Он оставил позади жизнь с эльдар, а вместе с ней и войну. Да вот только может ли нолдо, верный Дома Феанаро, по-настоящему оставить войну позади — даже если от Дома Феанаро ничего не осталось?
Лэндо снова посмотрел на лорда. Тот тоже ушёл от эльдар, но от войны, видимо, не ушёл. По крайней мере, не до конца, если судить по истории с одним из Колец. Так может, и Лэндо пора податься севернее? Не к родичам, но на севере довольно земель, где не живут эльдар. Впрочем, мысленно вздохнув, он ответил себе, что сейчас об этом размышлять было бессмысленно. Сейчас нужно было оправиться от раны — и узнать, что намеревался делать лорд Макалаурэ, куда собирался держать путь. Лэндо чувствовал себя связанным с ним давними клятвами и общим прошлым.
— Многие говорили так, — ответил он на слова о Ньялмэ. — Кто-то даже называл рождение девочки свидетельством подлинного отречения короля от его Рода: мол, в Доме Феанаро рождались лишь сыновья, но Келебримбор больше не принадлежал к этому Дому... Хотя он все же носил Восьмиконечную Звезду, вы знали это? Она до сих пор запечатлена на Вратах из Эрегиона в Морию... Но мы уже не узнаём, что за знаком судьбы была Ньялмэ и была ли вообще.
Слова Лэндо могли звучать несвязно: множество мыслей роилось в его голове и единовременно требовало быть высказанным. Составлять обдуманные и логичные речи он никогда не умел, да и не было в этом сейчас никакой необходимости.
— Я буду... безмерно благодарен вам, если вы это сделаете, — негромко проговорил нолдо. — Мне некуда спешить, и это в любом случае не будет больнее, чем когда ее ломали, — мрачно пошутил он, за шуткой пряча то, как взволновали его слова лорда. Очень многое Лэндо был готов отдать за возможность снова по-настоящему взяться за инструменты.
В словах Макалаурэ он прочёл вину сродни той, которую сам испытывал уже много лет. Только вот лорд на то и лорд, чтобы терзаться сильнее: где больше ответственность, там больше и вина.
— В этом не было вашей вины, — твёрдо возразил Лэндо. — Вы сражались до конца, а там уж... что случилось, то и случилось. Вам не в чем себя винить.
Раньше он, наверное, не посмел бы сказать такое лорду — разве что Майтимо. Но теперь действительно многое изменилось, и раз уж они были двумя странниками в равном положении, то отчего не поддержать? Тем более, Лэндо говорил, что думал. Ему бы и в голову не пришло считать лорда Макалаурэ в чем-то виноватым.
Отвар мягким теплом разлился по телу. Нолдо глухо поблагодарил за него и за помощь, а затем ответил:
— Самая обыкновенная разбойничья шайка. Точнее, была бы обыкновенная, если б они не напали на меня "именем Морбора", — он рассмеялся, цитируя. — Уж чего я не знаю, так это того, что им от меня понадобилось. Хотя, судя по их вооружению, для них даже мой меч был великим сокровищем. Ничего особенного в этих бандитах не было, но выяснилось, что с полутора руками против семерых, да плюс трое-четверо лучников, воюется с трудом.
Внезапно Лэндо припомнил ещё одну деталь, на которую в пылу боя не обратил внимания. Нахмурившись, он добавил:
— К слову, они не только Мордор поминали... Один из них под конец, кажется, воззвал к "святому Марону", кто бы это ни был. С верованиями местных я знаком, а такого божества что-то не припомню...